Напольные часы, доставшиеся Питеру от покойного дедушки, витыми стрелками указывали на наступление нового дня. Их нынешний владелец не спал, расхаживая по комнате от одного угла к другому с заложенными за спину руками. Просторная площадь выделенного Питеру пространства позволяла ему длительное время двигаться по прямой, а короткий ворс ковра скрадывал шаги босых ступней. Сам мальчик, то и дело резко прокручиваясь и меняя направление своей бесцельной погони, беспокойно тормошил руками непослушную шевелюру, всегда вызывающую гримасу крайнего неодобрения у его отца. Взгляд сощуренных глаз, не растерявших ту искру, что присуща лишь молодости в ее духовном проявлении, подобно мальчику метался по комнате, цепляясь за отдельные предметы мебели и декора. Вишнёвое дерево письменного стола, перламутр разостланной постели, бронза нависающей над ним люстры – все это смешивалось в его голове, и без того похожей на рокочущий улей диких пчел. Несмотря на всю необычность внешнего проявления, его неспокойность и неадекватная в столь поздний час активность объяснялась очень даже просто – мальчик не мог думать вне действия, лежа или сидя в одном месте, как это обычно делали другие. А думать, к слову, было о чем. Вечер предыдущего дня, как и повелось в его семье с некоторых времен, прошел под знаменем ссоры отца и сына. Слова хозяина поместья до сих пор эхом бродили по закоулкам разума Питера, заставляя светлое юношеское лицо искажаться в презрении.
- Ты, должно быть, наивно полагаешь, что все это игрушки, мистер? – его голос, возмужавший с недавних пор и теперь уже обретший свойственную и его отцу грубость, разорвал гнетущую тишину перековерканной цитатой из спора. Подобные метаморфозы, произошедшие с голосовыми связками, пугали Питера лишь по одной причине – он до внутреннего скуления не хотел быть похожим на своего предка. Более того, всякая связь с ним пугала Питера и, как следствие, яростно отторгалась им же. Он никогда не носил на себе семейных реликвий, то и дело выворачивал свою фамилию при представлении незнакомцам, делая ее как можно более отдаленной от понятия «благородство». Его, Питера, ничего не могло связывать с этим чопорным англичанином, то и дело заявлявшим о своем покровительстве. Считает ли Питер игрушками эти глупые светские приемы, на которых его отец так желал видеть своего отпрыска? Ну конечно же нет. Ведь игрушки – это веселье, а вот приемы даже на улыбку не тянули. Их Питер, как и пояснял он ранее, считал наискучнейшими представлениями, в которых актеры могут посоревноваться друг с другом разве что в занудстве и в коих он не имеет ни малейшего желания участвовать. Разумеется, подобное заявление никак не могло оставить отца равнодушным. Питер ожидал всего: лекций, укоров, жалостливых причитаний матери и смеха прислуги. Отец же, отличившийся на сей раз оригинальностью, обошел все его представления и велел запереть отпрыска с фразой, окончательно выбившей его из колеи.
«Пусть подумает над своим поведением».
- Ты лучше над своей жизнью подумай! – бросил Питер в пустоту в беззлобном, но таком пылком порыве, и вдруг споткнулся на ровном месте, обрушившись на сбившийся ковер. Твердый ворс грубо прошелся по ладоням, а кончик носа припал к открывшемуся из-под ковра шершавому паркету. Не больно, но чертовски обидно. Едва приподняв корпус над полом, он повернул голову к так и не достигнутому углу и вдруг решительно отпрянул, поражено распахнув глаза. Его тень, вопреки всем законам здравого смысла (как Питер не любил этот «здравый смысл»!), стояла в углу, не желая следовать за своим хозяином. Ни страх, а детское любопытство и искренняя вера охватили всего юношу, замершего подобно истукану. Желая убедиться в реальности происходящего он медленно, словно во сне поднял руку и помахал ею перед собой. Тень, как и полагалось, помахала в ответ, вот только без должной синхронности, чем запоздало вызвала у Питера широкую, неподдельную улыбку. Не осознавая до конца, что он делает, Питер снова помахал рукой и подался вперед:
- Это что же такое? – с задорным прищуром поинтересовался он, отчего-то подумав о том, как отреагировал бы его отец на подобную картину. Сын, разговаривающий с собственной непослушной тенью, сильно ударил бы по репутации главы семьи. Смех, вырвавшийся из груди,  окончательно погрузил его в абсурдность ситуации, да еще и заставил его этой абсурдности радоваться, упиваясь ею, как странник в пустыне речной водой. Все еще не прекращая смеяться, он поднялся на ноги и резво отпрыгнул в сторону, уходя с пути света из камина. Но тень его как стояла в углу, так и осталась с нем, да еще и показала Питеру кулак. Чувствуя, как взбудораженной волной проходит по нему восторг, Питер крадучись приблизился к углу и решительно коснулся своей (а своей ли?) тени.
- Ты хочешь выбраться? - голос раздался не столько в помещении, сколько в его голове, вынуждая Питера невольно убрать руку и хоть и частично, но осознать, что происходящее вряд ли является «игрушкой». В какой-то момент что-то, перенятое от взрослых, заставило его сделать шаг назад и рассмотреть вариант отрицания всего этого как пустяковой небылицы. Но мальчишка в нем оказался сильнее. Питер снова коснулся стены там, куда не падал свет от огня.
- Хочу, - он ответил без раздумий и требований уточнения. Выбраться откуда? Из комнаты, особняка, Лондона, Англии? На все варианты у него был один ответ. Теперь уже не тень, а именно Тень (с заглавной буквы) колыхнулась и опустилась по стене, присаживаясь напротив попутно опустившегося с ней Питера.
- Есть место, в котором ты сможешь быть собой...